Черный охотник [авторский сборнник] - Джеймс Кервуд

Двадцать четыре добровольца взобрались по стенам со стороны реки, хватаясь за кусты, цепляясь за каждый выступ скал, припадая лицом к земле, продвигаясь лишь по нескольку дюймов в минуту. Безымянные смельчаки переиначили в эту ночь старую карту мира. Они проложили дорогу главным силам, и тогда тонкой струйкой, точно муравьи, потянулись красные мундиры по открытой для них тропе.

Джимс находился в своем батальоне, прибывшем на поле битвы в шесть часов утра из лагеря на берегу Сен-Шарль. Лежа на земле, он следил за тем, как все росли и росли силы англичан, превращаясь из муравейной кучи в могучую гору. Вокруг него расстилались равнины Авраама, и он думал о том, что не кто иной, как прапрадедушка Туанетты, окрестил так эту местность. Мало-помалу им начало овладевать чувство покоя, точно близился момент, когда ему суждено было наконец найти то, чего он искал вот уже несколько лет.

На глазах у Джимса англичане группировались и строились в боевой порядок. Семь часов… Восемь… Девять… Позади него мчался введенный в заблуждение Монкальм, спеша через мост, опоясывавший реку Сен-Шарль. На окраине равнины находился генерал Вольф, этот поэт и философ с лицом мальчика, готовившийся к славе или смерти. На узких улицах города расположились орды индейцев, раскрашенных в яркие цвета, отряды изможденных, изголодавшихся, обманутых канадцев, готовых в последний раз отстаивать свои дома, французские батальоны в белых формах со сверкающими штыками, много недель уже получавшие голодные пайки, но горевшие желанием постоять за Монкальма.

Равнина купалась в теплых лучах солнца, точно огромный ковер, отливавший всеми красками осени — зеленью на золотом. Можно было уснуть, будучи убаюканным этим невозмутимым покоем, негой теплого дня и бездонной синевой неба. Джимс закрыл глаза, и перед ним поплыли знакомые образы — Туанетты, отца, матери, Эпсибы Адамса. Здесь почти полтора века тому назад паслись стада Авраама Мартина, прапрадедушки Туанетты. И Джимсу казалось, что он очутился на знакомой земле, по которой ступали когда-то его ноги, на которой жила его душа. Он слышал ласковый шепот земли, к которой с нежностью прикасались его руки, точно лаская пальцы Туанетты.

В городе зазвонили колокола. Новая Франция молила о победе. Монкальм ждал подкреплений, которые так и не явились. Заиграли трубы, загрохотали барабаны, гордо развевались знамена. Полторы тысячи канадцев и индейцев расположились среди маисовых полей, кустов и холмиков. Бой начался, и вместе с тем начала рушиться Новая Франция.

Десять часов…

Что-то порвалось, очевидно, в душе Монкальма. Его трезвое суждение изменило ему. Он отдал роковой приказ наступать, и результатом его был триумф английского оружия.

Французы построились пятью густыми колоннами, — четыре белых и одна синяя. Англичане стояли длинной крепкой стеной в шесть человек шириною. Между противниками лежало совершенно ровное пространство. Вздумай англичане пойти в атаку, и в историю были бы занесены другие страницы. Но англичане ждали, а в наступление пошли французы.

Среди наступавших был Джимс Бюлэн. Уже в самом начале он был ранен в плечо, и кровь горячей струей текла по его пальцам. Он не испытывал никакой боли. Какая-то странная сонливость охватывала его, в то время как он шел вперед, подвигаясь в атаку. Он видел, как Монкальм объезжал свои ряды, поощряя их и воодушевляя личным примером. Он видел его зеленый, вышитый золотом мундир, сверкающую кирасу у него на груди и слышал его вопрос, обращенный к солдатам: «Не хотите ли немного отдохнуть перед боем?» И повсюду слышался один ответ: «Мы никогда не чувствуем себя усталыми до боя!»

Сорок-пятьдесят шагов вперед, затем остановка. Потом снова вперед, затем опять остановка. Так велось в те дни наступление на открытом месте. При каждой остановке солдаты стреляли, заряжали ружья и снова подвигались вперед. Но красная линия противника, вопреки всем правилам войны, еле шевелилась и продолжала стоять стеной. Правда, в стене образовались пробоины, там, где люди падали, залитые кровью, но те, что оставались, не делали ни малейшего движения и ждали, держа наготове свои двустволки.

Дрожь пробежала по рядам французов. Дыхание начало с шумом вырываться из груди. Нервы напряглись до последнего предела. А над равниной Авраама тихой мелодией разносился в воздухе звон колоколов.

Снова наступающие остановились, и на этот раз не более чем в ста шагах от редеющих рядов англичан, но те все еще не трогались и не стреляли. Сосед Джимса вдруг расхохотался, словно его мозги не выдержали напряжения. Из груди другого вырвался хриплый звук, точно ему нанесли внезапно удар. Джимс делал огромные усилия, стараясь овладеть собой. У него вдруг зародилась в голове забавная мысль: возможно, что в конце концов боя вовсе и не будет.

И потом он услышал, как его окликнули по имени. Это был голос матери. Он отозвался и бросился бы вперед, если бы его не оттянули назад чьи-то руки. Позади себя он услышал шепот: «Сошел с ума!» Он протер глаза, чтобы отогнать наваждение, и выронил ружье. Его зрение прояснилось. Он увидел красную линию противника, открытое пространство, отделявшее его от англичан, и между французами и англичанами какое-то существо…

Те, кто смог пережить этот день, никогда не забудут того, что им привелось увидеть. Это записано в истории и французов и англичан. В продолжение нескольких секунд противники смотрели не друг на друга, а на собаку. Да, на старую, тощую собаку, которая проходила между врагами, хромая, так как одной ноги у нее недоставало.

Джимс сделал усилие над собой, желая окликнуть ее. Из груди его вырвалось наконец:

— Потеха!

В этот момент снова прозвучал приказ Монкальма:

— Вперед!

Вместе с другими Джимс устремился навстречу смерти, ничего не видя перед собой, беззвучно шевеля губами. Он уже не видел больше ни солнца, ни красной стены англичан. Он только слышал топот бесчисленных ног и звон колоколов. Но затем и эти звуки потонули в грохоте залпов.

Англия открыла стрельбу на расстоянии сорока шагов. Франция горами трупов покрыла землю.

Вместе с первыми рядами павших рухнул замертво и Джимс Бюлэн.

Глава XXI

Много времени прошло, пока Джимс снова услыхал наконец мелодию колоколов. Когда миновала черная ночь, окутывавшая его мозг с тех пор, как он пал на равнине Авраама, он обнаружил, что находится в госпитале под присмотром заботливых сестер милосердия. А между тем у него оставалось еще такое ощущение, точно всего лишь несколько минут тому назад он слышал треск английских ружей.